Как я выпивал с Сильвестром

Андрей Яхонтов
«Московский комсомолец»
14.02.1999

Иногда не верится, что все это было со мной. Хочется разгадать замысел судьбы, позволившей мне загодя знакомиться с людьми, впоследствии сделавшимися знаковыми фигурами сегодняшней жизни.

Разве мог я представить будущность Бориса Березовского, когда встречался с ним, начинающим математиком, в доме друзей или случайно в метро, столкнувшись в вестибюле станции «Парк Культуры»? В этом вестибюле мы полчаса говорили — о чем бы вы думали? О литературе. Неужели это Витя Анпилов вдохновенно читал Лорку на испанском? Мог ли я тогда предположить, что станет с моими студенческими товарищами Гришей Лернером и Витей Анпиловым? Особняком стоит в этой галерее образов Сильвестр, с которым я познакомился... в Тель-Авиве.

В самом начале апреля 1994 года я был на торжестве в Доме журналиста. Между прочим, присутствовал там и Отари Квантришвили. Незадолго до того я виделся с ним на футбольном матче в Лужниках. Теперь мы обменялись несколькими фразами, чокнулись за здоровье нашего общего товарища, виновника церемонии... На следующий день я улетел в Израиль. Когда я сходил по трапу в Тель-Авиве, мой друг, встречавший меня в аэропорту Бен-Гурион, первым делом сообщил: «Сегодня в Москве убили Отари Квантришвили...»

Сообщение жутко, чтобы не сказать нокаутирующе поразило меня. Накануне я его видел, разговаривал...

* * *

Был душный, тяжелый день. Из пустыни налетел хамсин — жаркий ветер, приносящий головную боль и мелкими песчинками, будто маревом, затягивающий небо... Вечером я и встречавший меня друг отправились в Яффо, в рыбный ресторан. Здесь, на набережной, было прохладнее. Едва мы сели за столик, к нам подошел мужчина и о чем-то тихо спросил моего попутчика. Тот так же тихо, на ухо, ответил. Мужчина удалился.

— Видишь столик, к которому он подошел? — спросил мой друг.

— Видишь двоих, которые за этим столиком сидят? Это Сильвестр и его правая рука по солнцевской группировке...

Так я впервые его увидел. Подошедший же к нам мужчина интересовался именно мной: что за человек прибыл из Москвы в день убийства Отари? Не несет ли этот визит угрозы? Собственно, это и было первое ощущение, связанное с личностью Сильвестра: постоянная настороженность, ожидание «черной метки» даже во время отдыха на курортном побережье...

На следующий день по прибытии я позвонил Анатолию Алексину, моему старшему другу, автору предисловия к моей первой «толстой» книге. Алексин обрадовался и удивился моему звонку. В то время визиты на землю обетованную еще не были столь легкими и простыми.

— Андрюша, где ты остановился? — спросил он.

— В отеле «Холидей инн», — ни о чем не подозревая, ответил я.

На другом конце провода возникла пауза.

— Мы стобой давно не виделись. Ты чем сейчас занимаешься? — спросил Анатолий Георгиевич.

— Пишу, — сказал я.

Все же в голосе моего литературного наставника звучало сомнение:

— Я давно не был в Москве. Не знаю, кто кем стал...

Все выяснилось позже. Оказалось, отель «Холидей инн» облюбовала русская мафия. Но о том, что живу по соседству с Сильвестром (с разницей в один этаж), я узнал позже. Для номеров, которые мы занимали, был предусмотрен отдельный зал (так и хочется назвать его спецбуфетом), где постояльцы могли в уютной
атмосфере комфорта и отъединенности от мира выпить рюмку-другую дорогого коньяку (он стоял в массивных графинах на специальном столе), съесть легкую закуску, пирожное, полакомиться диковинными фруктами... Чтобы утолить голод и жажду, не надо было спускаться в общее кафе или ресторан. По стенам висели картины, тишина здесь царила почти интимная. В этом «спецбуфете» Сильвестр сам подсел ко мне за столик.

Опишу тамошнюю и тогдашнюю его внешность. Постоянно в свободном черном тренировочном костюме, майке и кроссовках, напружиненный, накачанный, коротко стриженный, с глубоко посаженными серыми (или голубыми?) глазами, он производил впечатление рядового курортника, отдыхающего, каких я видел сотни на черноморском побережье, в Гагре или Коктебеле. Если бы я не знал, что это сам Сильвестр, я бы, возможно, даже не обратил на него внимания. Он был похож вот именно на тракториста (кем и был в начале жизни), на работника МТС, набиравшего сил на свежем воздухе. Постоянно присутствовавшая при нем полоска мобильного телефона казалась неорганичной. Каждое утро он совершал долгие пробежки по пляжу... Качал мышцы...

Те, кто знал его раньше, рассказали мне, что в начале своей криминальной карьеры он косил под шпану, одевался от «Руслана» (магазин на Смоленской), носил кепочку. Потом ореспектабился, стал надевать дорогие костюмы и даже галстуки, которые ненавидел. Приобрел портфель от «Версаче».

Так вот, он подсел ко мне. С большой расписной тарелкой, на которой лежало несколько клубничин.

— Андрюща, — сказал он без предисловий, мягко, шипяще, по-блатному (очень похоже изъясняются бандиты в наших детективных фильмах) выговаривая слова, — вы жюрналист?

Я кивнул.

— С Кислинской знакомы?

Тогда я услышал эту фамилию впервые. Я подумал, что речь идет про девочку, пишущую о проблемах моды. Сильвестр выслушал мой отзыв об этой самой девочке, но ничем не выдал своего отношения к
моему незнанию. И опять спросил:

— Андрюща, где вы бываете вечерами в Москве? Где обычно ужинаете?

Я заговорил о ресторане Дома литераторов. Он кивал.

Зачем он спросил об этом? Почему его это интересовало? Он что, намеревался продолжить знакомство? Собирался пригласить на обед? Или выяснял мои кулинарные пристрастия? Со временем я понял: никаких случайных фраз и даже междометий Сергей Иванович на ветер не ронял, ничего лишнего и напрасного не произносил. Мир тесен.

Среди его тогдашнего окружения был человек, которого я помнил, недолгое время он работал официантом в ресторане Дома литераторов. Возможно, тот человек что-то сказал про меня Сильвестру, и Сильвестр перепроверял информацию. Возможно, хотел узнать, помню ли я того человека — одного из самых приближенных к нему — в прежнем его качестве. Так или иначе, ответ мой, видимо, Сильвестра устроил. Наше общение продолжилось. Он сообщил, что бывает только в «Метрополе».

Позже, во время другой беседы, пришло любопытное уточнение.

По радио зазвучала мелодия, Сильвестр улыбнулся:

— Под эту музыку меня освобождали из тюрьмы. Под эту музыку я выходил на свободу. Любимая моя мелодия с тех пор. Как появляюсь в «Метрополе», музыканты встают и ее исполняют...

Знают, чем угодить...

Сам Сильвестр держал на Таганке кафе «Радуга», расположенное в помещении хорошо знакомого москвичам пивбара, именуемого в обиходе Абельмановским. Туда к Сильвестру часто приезжали друзья.

Он их принимал, усаживал за столы, произносил вежливую фразу типа: «Рад вас видеть, чертей. Ну, еще поговорим». И исчезал, не принимая участия в трапезах и возлияниях. В «Метрополе» заказывал себе сразу три супа да еще второе, от чего официанты балдели.

В 1988 году Григорий Лернер, объявленный впоследствии главарем русской мафии в Израиле, открыл в Москве строительный кооператив. Строили, в частности, кафе при театре Станиславского.

Однажды за Гришей приехали двое, увезли... Как оказалось, на встречу к Сильвестру. Тот предложил Лернеру сотрудничество — поддержку и охрану. Как говорят в фильме «Крестный отец» — сделал предложение, от которого невозможно было отказаться. С тех пор их дороги шли параллельно. Сильвестр стал не просто опекать фирму, он горячо участвовал в делах кооператива. Например, доставал дефицитную тогда бумагу для книгоиздательской программы, которую осуществлял кооператив. Когда на Сергея Смоляницкого (тоже моего университетского однокашника), претворявшего эту программу в жизнь, «наехали» заезжие гастролеры, Сильвестр с ними жестко разобрался, после чего, правда, убеждал Смоляницкого, что это он сам его проверял на прочность и хвалил за то, что тот хорошо, «правильно» держался, не спасовал и не отступил.

Стратегия Сильвестра была не просто «контролировать» деловых людей, а пристраивать своих ребят в фирмы, внедряться в бизнес.

«Пусть делом занимаются, нечего им по камерам сидеть», — твердил он.

Что еще я про него узнал? Что, когда к нему в гости приехал (вместе с беременной женой) Борода (про него упоминается в повести Карышева), у которого не было руки, Сильвестр повез его на протезный завод, занимавшийся изготовлением искусственных конечностей для израильских инвалидов. Была остановлена линия конвейера и немедленно по индивидуальному заказу изготовлена рука для Бороды — почти как настоящая, только волосы не росли. Такую свою заботу Сильвестр объяснял тем, что Борода поддерживал семью Сильвестра, пока тот сидел в тюрьме.

В то время, когда я встретился с Сильвестром, он еще не был так знаменит, хотя имя его уже шелестело на газетных страницах, перелетало из уст в уста, обещая этой личности предвестие громкой славы. Сам я, разумеется, был наслышан о нем и его могуществе. В нем угадывалась будущая (возможно, посмертная) значимость, сравнимая с мифами и легендами о Голландце Шульце или Аль Капоне, ставшими символами мафиозной Америки 30-х годов...

Меня всегда привлекали биографии и подробности жизни подобных людей. Людей, сумевших подняться из низов — к вершинам могущества. Наблюдая за Сильвестром, беседуя с ним, я постоянно ловил себя на мысли: какой волей, силой, хитростью должен обладать этот простоватый с виду пляжник, спортсмен, бегун, прошедший, кстати, и пресмыкательскую школу официантства тоже — чтобы сделаться властелином Москвы? Скольких он должен был подмять, опередить, превзойти, устранить? Да, на вид это был курортник, сбросивший ношу забот и отдыхавший по полной программе, но во время разговоров с ним поражала сосредоточенность его взгляда, почти всегда тяжелого и неподвижного, не покидало ощущение, что при внешней расслабленности тела внутри черепной коробки постоянно работает калькулятор, происходят подсчеты и расчеты.

Почти месяц мы жили с ним бок о бок. Общались в «спецбуфете» и на пляже. Иногда сталкивались в гостиничном холле. Здесь обычно собиралось человек двадцать его дружбанов — сидели, сдвинув столики, громко хохотали, выпивали, официанты лебезили перед ними. Причиной их израильских гастролей была женитьба кого-то из братков на российской еврейке, которая уже получила израильское подданство. Теперь с помощью фиктивного брака она могла дать гражданство и свободный въезд в эту страну своему липовому суженому. Сильвестр, как правило, держался особняком, не гулял вместе с ними. Кстати, дисциплина в его подразделениях была драконовская. Одного из соратников Сильвестр за пьянку отчислил из бригады. Пришлось другим приятелям за него просить, заступаться, Сильвестр вернул того в семью — но на гораздо более низкую должность.

Те, кто его знал, вспоминают, что Сильвестр никогда никого не удерживал возле себя силой. Все сами шли под его начало, признавая его бесспорное лидерство.

Сильвестр, повторюсь, почти не пил. Но я с ним выпивал! В одну из суббот (шабат в Израиле — выходной, когда запрещено даже возжигать свечи, даже нажимать кнопку лифта, в отеле лифты в этот день останавливаются на каждом этаже) я был приглашен на пикник. Повез меня туда сам Сильвестр. Он любил сидеть за баранкой. Дорогой рассказывал о доме, в котором живет в Орехове, не без гордости бравируя своей непритязательностью в выборе квартиры:

— Обычный блочный дом... Хотел откупить целую секцию, но не стал, поставил домофон, сделал ремонт в подъезде, жильцы сперва возражали, особенно их бесила моя собака, но потом привыкли — чего им плохо, все охраняется, все под контролем, а собака, если не лезть на мой этаж, никого не трогает... Однажды какой-то лох заехал на мой этаж, — делился он. — А уехать уже не может. Мастиф не пускает. Собачина огромная. А не надо на чужие этажи заезжать...

О своей московской жене Любе он говорил с уважением и даже (не поверите) трепетом, когда звонил ей, разговаривал не просто нежно, а почти заискивающе. Так разговаривают с женами подкаблучники.

На том пикнике мы и напились. Никогда прежде (говорили мне знающие Сильвестра долгое время люди) он столько не пил. Мы сидели за столом рядом. Начали с пива, перешли на водку, к мясу хлебнули красного вина. Все смотрели на Сильвестра с удивлением.

Разумеется, никто не называл его по кличке, а по имени-отчеству и с почтением: «Сергей Иванович». Особо близкие: «Сережа».

В ту субботу мне нужно было в театр. Михаил Козаков и Валентин Никулин пригласили меня на спектакль, который давали в Натании.

Этот городок находится неподалеку от Тель-Авива, но мы-то были в Ашекелоне. Я волновался, что не успею. И тут Сильвестр сказал, что меня довезет.

Мы сели в машину втроем. Выпивший Сильвестр — за руль, рядом с ним — его правая рука и сподвижник, я — на заднее сиденье. Пока мчали по трассе, Сильвестр и его сосед постоянно звонили по мобильнику — то в Америку, то в Москву, то по израильским номерам. Они соединяли какие-то несоединимые точки, дергали за какие-то ведомые только им ниточки. Фамилий и имен абонентов не называли (возможно, помня, что среди них находится человек, владеющий наукой фиксировать происходящее при помощи пера). Разговоры с абонентами были однотипные. Кто-то отказывался возвращать долг, кто-то, наоборот, спешил заплатить по счету. Если Сильвестр заставал того, кому звонил, дома, то шутил, журил его: «Сколько можно сидеть сиднем? Деньги надо зарабатывать». Если же человека дома не оказывалось — лишь слегка видоизменял формулировку: «Что? Ушел в гости? Не по гостям надо ходить, а деньги зарабатывать...»

Я опаздывал, а у них была назначена «стрелка» с кем-то из своих.

Остановились на перекрестке и ждали. Те подъехали, о чем-то перемолвились с Сильвестром, и после этого он погнал. И привез меня к театру вовремя. Из вежливости и совершенно искренне я предложил им — Сильвестру и его напарнику — пойти на спектакль вместе со мной. Они переглянулись и рассмеялись. Этот смех до сих пор звучит у меня в ушах. «Не в театр надо ходить, а деньги зарабатывать...» Вот как я истолковал тот хохот.