Воспоминания следователя о Сильвестре, или Штрихи к побоищу у «Белграда»

Владимир Новиков
«Ермолов Пресс»
05.02.2021

Владимир Новиков в 1988 году занимал должность старшего следователя следственного управления ГУВД г. Москвы и по долгу службы руководил задержанием Сильвестра в июле того же года. Поводом для задержания стала драка у универмага «Белград», в которой с одной стороны участвовал Тимофеев и группа наперсточников, с другой — представители азербайджанской диаспоры.

Универмаг «Белград» в конце восьмидесятых. Люди стоят в очереди во время выброса дефицитного товара.

Вот как о тех событиях вспоминает Владимир Новиков: «С Сергеем Тимофеевым я познакомился в июле 1988 года. В то время я состоял в должности старшего следователя следственного управления ГУВД г. Москвы. Сейчас это Главное следственное управление ГУ МВД РФ по Москве: ул. Новослободская, дом 45. В один из дней, в начале работы, руководство сообщило о чрезвычайном происшествии на улице Домодедовской, для расследования которого на Петровке, 38 формируется следственно-оперативная группа, возглавить которую должен я. Говорили о массовых беспорядках. Тогда это было действительно чрезвычайное происшествие, поскольку не укладывалось в рамки партийной установки об отсутствии в СССР социальной почвы для недовольства населения. Все информационные каналы в то время словно соревновались в восхвалении генерального секретаря ЦК КПСС Горбачева, находившегося на вершине власти менее полутора лет (на самом деле уже три года. — Прим. адм.) и затеявшего перестройку советского образа жизни и мышления. На Петровке, в МУРе, меня ввели в курс дела. Группу оперативников возглавлял начальник шестого отделения Владимир Замятин (царство ему небесное), редкой порядочности сотрудник правоохранительных органов. Сейчас таких мало, если вообще остались после перевода милиции в полицию и предшествующих этому «чисток». Он рассказал, что накануне группа наперсточников (впоследствии — основа Орехово-Солнцевской ОПГ) промышляла на площадке перед универмагом «Белград» на Домодедовской улице.

Крышевал (контролировал, собирал доходы, охранял) эту бригаду некий начинающий преступный авторитет 1955 года рождения по кличке Иваныч — он же Сергей Тимофеев. Ранее был простым наперсточником, но затем, не в последнюю очередь благодаря своей физической подготовке и наработанным навыкам восточных единоборств, природному уму, поднялся на более высокую ступень в криминальной иерархии. Но на над ним стоял более «авторитетный» и сильный человек из города Солнцева, тоже по имени Сергей (сегодня Сергей Михайлов считается легальным предпринимателем, более того — попечителем ветеранских организаций правоохранителей, а потому пристально следит за своей репутацией в интернете. — Прим. адм.). Сейчас это уважаемый бизнесмен. Время от времени он приезжал на Домодедовскую на вишневой «девятке», встречался с Иванычем. Это было зафиксировано видеозаписью, которую я просматривал. Никто и не предполагал, в том числе оба эти Сергея, что ими тогда закладывалось становление одной из самых могущественных организованных преступных группировок в России — мафии, если отстраниться от юридических определений.

И вот очередные обманутые наперсточниками, а ими были постоянно снующие около крупных торговых точек в ожидании выброса дефицита азербайджанцы, «проиграв», отказались отдать деньги, за что были избиты Иванычем. Тогда мы еще не знали, что он уже выбрал себе кличку Сильвестр. Выбор был не случаен. Его кумиром, которому он стремился подражать как киношному супермену, являлся актер Сильвестр Сталлоне. Один из азербайджанцев по фамилии Наврузов (хотя фамилия вроде бы и не азербайджанская), имя не помню, достаточно серьезно пострадал и на скорой доставлен в двадцатую городскую больницу на улице Ленской. Побитые буквально за три-четыре часа у «Белграда» собрали со всей Москвы огромную массу своих земляков (как им удалось в условиях отсутствия мобильной связи — непонятно, хотя тогда на каждом углу висел телефон-автомат).

И вся эта возбужденная толпа, в защиту своих якобы униженных русскими безобидных и беззащитных земляков, скандирующая оскорбительные лозунги каким-то образом обнаружила Тимофеев и готова была его растерзать. Благо что он хорошо физически развит, побежал по Домодедовской, как тигр от стада буйволов в сторону центра города. Толпа за ним. Там же, как я помню, на четной стороне улицы находилось отделение милиции; кажется, сто сорок третье. Иваныч забежал во двор, моментально пересек его и перелетел через противоположный забор. Это произошло так быстро, что отставшая толпа за воротами его не увидела и посчитала, что он вбежал в отделение милиции, и ворвалась туда. В то время милиция не охранялись от народа автоматчиками, как сейчас, сотрудники вместо охраны собственного здания и начальства патрулировали территорию. Позже было установлено, что местной милиции он был хорошо известен, даже установил с ней взаимовыгодные отношения, обязавшись обеспечивать порядок на территории взамен на возможность «играть» в наперстки. Посчитав, что милиция спрятала Тимофеева, азербайджанцы устроили соответствующие разборки, а милиционеры же и сами не сразу поняли, в чем дело. Произошел мини-бунт, но никто особенно не пострадал.

Злополучное 143-е отделение милиции, через забор которого перемахнул Сильвестр, убегая от азербайджанцев.

Резонанс же в то время огромный. Вначале даже преподносилось как нападение на орган власти. При этом выразительный фон — весь двор отделения заполнен озлобленными азербайджанцами с подобающим шумовым сопровождением. Невольно задумаешься о современной миграционной политике государства. С того времени в Москве к азербайджанцам помимо традиционных грузин и армян добавились таджики, узбеки, киргизы и т. д., которых на порядок больше, чем представителей Закавказья. И у всех мобильная связь. Они уже сейчас проецируют себя хозяевами в отдельных поселениях Московской области и выращивают своих сильвестров. Сегодня, после множества состоявшихся в течение многих лет различных митингов, демонстраций, конфликтов с ОМОНом и т. д., то событие кажется уже незначительным. Но тогда оно многих из властных структур перепугало. Впервые ГУВД руководителю следственно-оперативной группы выделило автомобиль. Я сам принимал «Москвич-2140» на складе и, как в прошлом профессиональный водитель (четыре с половиной года работал шофером на стройках Москвы), был закреплен за ним. Помню даже номер — 00-42 МОК.

Выполнив обязательные в таких случаях проверочные мероприятия, в том числе съездив в двадцатую горбольницу и опросив Наврузова, я возбудил уголовное дело о хулиганстве. Наврузов или на самом деле не понимал, или притворялся плохо понимающим русский язык. Объяснения давал неохотно, с трудом удалось из него вытянуть что-то похожее на основание для возбуждения уголовного дела. Закон требует и требовал, чтобы после возбуждения дела, а это, как правило, через несколько дней, следователь отдельным постановлением признал пострадавшего потерпевшим и допросил его в качестве такового. Сведения, которые будут закреплены протоколом допроса официально имеют статус доказательств обвинения или оправдания по уголовному делу. Тимофеев проживал в доме номер 12 на улице Шипиловской. Я, конечно, знаю и номер квартиры, но называть его ни к чему, вдруг там, чего доброго, заходят создать музей его имени. Получив у прокурора санкцию на обыск, мы решили провести его рано утром, чтобы застать Иваныча дома.

Шипиловская улица, дом 12. Место первоначального обитания Сильвестра.

К тому времени мне сообщали оперативные данные о его активной наперсточной деятельности (мошенничестве), о занятии карате, силовой защите своей группы, возможном нахождении днем и вечером в квартире членов его бригады, наличия у них огнестрельного оружия и т. д. Но оперативная информация — это всего лишь руководство в разработке следственной версии, выбор направления в сборе доказательств, учета при подготовке следственных действий и не более того. На другой день, после возбуждения уголовного дела или через день, в шесть часов утра вместе с ОМОНом, Замятиным я уже был у двери квартиры Тимофеева. На звонки и стуки никто не отвечал, но мы слышали движение в квартире. Я дал указание взламывать дверь. Тогда еще не было железных дверей. Эта дверь была лишь усилена коробкой из металлического уголка. Взламывать ее так и не пришлось (в книге «Москва бандитская» автор пишет, что дверь взломали. Это не так, только слегка повредили). Один раз по ней ударили посильнее, громко предупредили о взломе, и ее открыла женщина лет тридцати — Любовь, супруга Иваныча. Она нашему появлению как бы и не удивилась и не возмущалась. Бросился в глаза ее усталый вид, чувствовалось, что это не первый визит милиции. На вопрос о Сергее ответила: «Спит». Конечно, притворялся спящим. Его сразу «разбудили», надели наручники. Особенно тоже не возмущался, задавал обычные в таких случаях вопросы: «За что? Почему?» Людмила укоризненно бросила ему примерно следующее: «Сережа, опять, но сколько можно просить?..»

При обыске из существенного нашли несколько наперстков, резиновые шарики для использования в мошенничестве, пару самодельных ножей, еще что-то, запрещенное к обороту. Я лично был поражен разбросанными на холодильнике, словно это какая-то мелочь, более семи тысяч рублей. По тем временам это были огромные деньги, столько стоили наши лучшие машины ВАЗ-2109, ГАЗ-24 («Волга»). Это все равно как если бы сейчас у кого-то на холодильнике обнаружили россыпью миллионы рублей, эквивалентные цене «мерседеса» премиум-класса.

Сильвестр в августе 1988 г. в комнате для допросов ИВС на Петровке, 38.

Сергей надел спортивную кофту, светлые спортивные брюки, то есть ту одежду, в которой он на фотографии. У меня тогда появился дешевый фотоаппарат — «мыльница», — и я стал почти всех фигурантов своих уголовных дел фотографировать. Потом дома в ванной проявлял пленку и печатал фото. Это помогало в работе, например при предъявлении участникам процесса, и осталось «на память» в отдельном альбоме. Первые две фотокарточки в нем — Сильвестр. Словно судьба распорядилась быть первым в альбоме, а затем первым в преступном мире. Из всех сфотографированных примерно половины уже нет на этом свете, и ушли отсюда не по своей воле. На фото Тимофеев в комнате для допросов изолятора временного содержания на Петровке, 38. Через год и четыре месяца я сфотографирую его в той же комнате, но уже в связи с другим уголовным делом.

В тот же день я задержал Тимофеева в качестве подозреваемого, в соответствии со статьей 122 УПК РСФСР. Тогда уголовно-процессуальный кодекс был более разумным, позволял задерживать на семьдесят два часа. Сейчас же на сорок восемь, и все это время следователь занимается не выяснением обстоятельств дела, а обеспечением прав задержанного, организационными вопросами, обеспечением его защитником, доставкой в суд для избрания меры пресечения. По старому (советскому) кодексу при решении прокурором вопроса о взятии под стражу исследовались все доказательства, около сорока процентов не арестовывалось. Сейчас же суды арестовывают почти всех и суду запрещено исследовать доказательства при избрании меры пресечения. Зато внешне выглядит красиво, как на Западе. Решение принимает суд, а не какой-то прокурор. На деле же права и обвиняемых, и потерпевших нарушаются куда более часто, а главное — безнаказанно. За незаконный арест или санкцию на обыск прокурора могли и в должности понизить, судья же никем и никогда наказан быть не может, его ведь президент назначает своим указом, а механизм инициирования против него хотя бы дисциплинарного преследования за вопиющее противоправное деяние не совершенен, а фактически отсутствует. При допросе в качестве подозреваемого Тимофеев сообщил, да это было видно и по паспорту, что он уроженец села Клин Мошенского района Новгородской области, образование средне-техническое. О семейном положении почему-то сказал, что разведен, имеет двоих детей. Работает слесарем в СПТУ-168.

По существу подозрений в хулиганстве показал, что проходил мимо, увидел как азербайджанцы избивают каких-то русских, бросился разнимать. В общем, никакого хулиганства не совершал. В отличии от многих других в подобной ситуации Тимофеев не проявлял никакой агрессии ко мне. Разговор склонялся к какой-то полушутливой форме. Может, в том числе и потому, что и у меня была схожая биография. Также, правда мало и неофициально, в школьные каникулы работал в колхозе, что под Урюпинском, на тракторе, также после армии приехал в Москву, также жил в общежитии и работал в управлении строймеханизации. Не проявлять агрессии к следователю, если только он не «вешает» на тебя лишнее, а добросовестно занимается своим делом, — это свойство действительно лидеров и действительно умных. А может, это была своеобразная тактика Тимофеева, проявление гибкости, чтобы склонить следователя на свою сторону. В этом случае — тоже свидетельство мудрости. Следователь, как и судья такой же человек, со всеми своими слабостями, своим пониманием, что такое хорошо и что такое плохо. Это глупости, когда уверяют с экрана телевизора, пишут в научных и околонаучных трудах, что они должны быть беспристрастны. Яркий пример тому — осуждение к восьми годам Ефремова. Если бы он с адвокатом не «доводил» судью, получил бы меньше.

В конце восьмидесятых в стране был страшный дефицит абсолютно на всю продукцию легкой промышленности. Каким-то образом профессиональные спекулянты, а к ним относились и упомянутые азербайджанцы, узнавали, в каком универмаге «выбросят» тот или иной товар, и собирались там большими группами. У обычных покупателей, а это, как правило, в магазины ходили либо муж с женой, либо мама с дочерью, либо одна женщина, в надежде приобрести так нужные для нее сапоги. И вот шансов у таких людей купить для себя необходимую вещь в одной очереди азербайджанцами резко уменьшались. С одной стороны, их просто могли выдавить из очереди, с другой — товар из-за ограниченного количества не достанется, а уйдет спекулянтам из Закавказья. В ходе работы по выявлению очевидцев работники «Белграда» говорили, что и их уже «достали» азербайджанцы. К этому следует добавить, что я допрашивал тех из них, данные которых были зафиксированы в сто сорок третьем отделении милиции. И ни один не вызвал положительных эмоций. Высокомерность, вранье, уверенность в том, что русские в долгу перед ними и тому подобное — вот характерные черты участников толпы июля 1988 года.

Параллельно официальному допросу с Тимофеевым мы много говорили о жизни, о ситуации в Москве с теми же представителями Кавказа, которые в поисках легкого и нечестного дохода все больше и больше заполняли Москву. Благо тогда адвокатов допускали к участию в деле на значительно более поздних стадиях. В этом деле защитник мог бы настроить своего доверителя, то бишь подозреваемого, совсем в ином русле, и, может быть, по другому сценарию сложилась бы криминальная судьба Тимофеева. Тем более, если защитник чувствует, что доверитель имеет деньги. Недаром в методике заключения соглашения с доверителем в части определения размера гонорара адвокат путем наводящих вопросов должен выяснить платежеспособность клиента. Расхожее заблуждение, что адвокат проявляет искреннюю заботу о своем подзащитном. У меня был случай, когда, ожидая в СИЗО вместе с адвокатом обвиняемого, я высказал намерение с учетом его роли в преступлении и личности изменить ему меру пресечения на подписку о невыезде. На что адвокат буквально взмолился не делать этого. На недоуменный вопрос разъяснил: пока человек за решеткой, адвокат для его родственников царь и бог. Они не знают как его уважить, просят почаще навещать их (сына, мужа, брата) и за каждое посещение СИЗО по устоявшейся тогда ставке (первая половина девяностых) платят ему по сто долларов.

Ради справедливости следует отметить, что я не предполагал тогда, что допрашиваю и веду разговоры с будущим главарем крупнейшей ОПГ. Для меня это был задержанный в связи с неординарным происшествием, но обычный, хотя и достаточно рассудительный подозреваемый. На третий день задержания я принял решение освободить Тимофеева. Официально ничего криминального в его поведении не видел. Наоборот, была даже какая-то гордость, что он встал на защиту своих соотечественников. Одновременно был возмущен поведением азербайджанцев. По сути они бросили вызов властям. Как бы сейчас сказали, организовали несанкционированную демонстрацию.

На второй день задержания оперативники сообщили, что Тимофеев и есть Сильвестр. Эта кличка уже фигурировала в оперативных документах, но кто конкретно был ее носителем, в МУРе известно не было. По оперативным данным за Сильвестром числилось не одно преступление, в том числе тяжкие, против личности. Сотрудники МУРа обещали представить доказательства их совершения, чтобы я предъявил по ним обвинение и оставил Тимофеева под стражей, хулиганство ведь рассыпалось. Тем более, что, приехав в двадцатую горбольницу для допроса Наврузова, медработники сообщили о его побеге из этого специализированного медицинского учреждения. Туда для обеспечения охраны доставляли раненых преступников, а вот потерпевшие не охранялись.

На третий, последний день содержания Тимофеева в ИВС, предварительно по телефону сообщив Замятину о своем намерении освободить его, я приехал на Петровку, 38. Хотя никаких доказательств совершения Сильвестром других преступлений мне так не было представлено, в кабинете начальника шестого отделения меня стали убеждать, что его нельзя отпускать, надо что-то придумать, чтобы предъявить обвинение и выйти к прокурору за арестом. Предлагались различные варианты, в том числе и абсурдные. Например, на месте драки обнаружен немецкий штык-нож времен Великой Отечественной войны. Предлагалось вменить в вину Сильвестру ношение этого холодного оружия. Предлагались и другие, не менее абсурдные варианты. Никогда ранее и позже я не вменял в вину человеку, каким бы он ни был преступником того, что он не совершал или что-либо бездоказательно. Не стал делать этого и сейчас, тем более по опыту знал, что оперативная информация зачастую ничего общего с действительностью не имеет либо сильно преувеличена. Но часто она бывает и более правдива, чем зафиксировано материалами уголовного дела.

О моем намерении освободить Сильвестра Замятин доложил заместителю начальника ГУВД (дело было на контроле у руководства ГУВД), куратору МУРа Бугаеву, инициалы не помню. Тот через Замятина предложил мне зайти к нему переговорить на эту тему. Я понял, что опять будут убеждения предъявить обвинение, арестовать Тимофеева, поэтому зашел в ИВС, передал постановление о его освобождении. Хотел идти к Бугаеву, но Замятин сказал, что в этом уже нет необходимости. После ИВС Сильвестра для получения объяснений пригласили в наш «штаб» — в кабинет к Замятину. Там путем задачи вопросов проверяли его на причастность к другим преступлениям, но Сильвестр все отрицал, а предъявить ему каких-либо доказательств не представилось возможным по причине их отсутствия. Он же много нашего внимания акцентировал на основном своем занятии. Это спорт, а конкретно — карате, которое организовано на базе СПТУ-168, где он якобы работал, а может и действительно там трудился или просто числился. Будто он был инструктором этого восточного единоборства. Тимофеев действительно в этом виде единоборства преуспел. Пытался продемонстрировать нам свои достижения. Вполне серьезно и настойчиво просил предоставить ему возможность спрыгнуть с третьего или даже четвертого этажа Петровки, 38 прямо на асфальт и уверял, что с освоенной им техникой он ничуть не пострадает, а мы убедимся в его физической подготовке. Хотя прыжок и был интересен, но на этот эксперимент мы не пошли. Сейчас думаю, а если бы пошли, что было бы? При неудачном результате возможно не было бы Сильвестра как главаря ОПГ и нас, как работников правоохранительного органа. При удачном авторитет Сильвестра был еще более весомым. Уверен, что и первый трехдневный опыт нахождения Тимофеева в ИВС ГУВД и последующее освобождение без всякого прыжка из помещения МУРа немало подняли его имидж в криминальной среде.

Считаю также, что при добросовестной работе уголовного розыска отделений милиции Красногвардейского района Москвы преступная деятельность бригады Тимофеева могла бы быть существенно ограничена, если только не пресечена совсем. Но его «дипломатический» подход, очевидно, позволил на известных условиях местным сыщикам и участковым смотреть на противоправную деятельность Сильвестра «сквозь пальцы». Этот вывод, в числе прочего, основан и на следующем: в конце восьмидесятых — начале девяностых начальником УВД Красногвардейского района был Довжук В. Н., назначенный затем на должность начальника следственного управления ГУВД, где получил специальное звание генерал-майора милиции. На одном из совещаний примерно в девяносто втором — девяносто третьем годах генерал высказывал свое неудовольствие тем, что следователи не смогли надолго посадить Сильвестра. «Этот нахал, — говорил он, — в 1989 году пришел ко мне в кабинет (начальника УВД, Каширское шоссе, 30) переговорить». Со слов Довжука Сильвестр предложил заключить, конечно, устное, что-то вроде партнерского соглашения, по которому на территории района он бы обеспечивал порядок, то есть, очевидно, сокращение уличной преступности, квартирных краж, хулиганств и пр., а милиция взамен не препятствует деятельности его людей, той же, например, игре в наперстки.

В конце восьмидесятых это был широко распространенный способ мошенничества, приносящий крупный доход и, ввиду новизны и отсутствия методики изобличения, труднодоказуемый. Практически у каждой более менее крупной торговой точки располагались наперсточники. Особенно легкими жертвами были гости столицы. В то время ко мне на машине с женой ехал в гости одноклассник. Въехав в Москву по Каширскому шоссе, они остановились у какого-то универмага метров через пятьсот-восемьсот от МКАДа справа от шоссе. Его жена, увидев игру наперсточников и посчитав, что ей легко узнать под каким наперстком шарик, решила сыграть и, действительно, сначала выиграла. Но потом начала проигрывать. Муж не смог оттащить ее от игры, пока она не проиграла все деньги. Тут же развернувшись, они вернулись в Урюпинск.

Довжук, естественно, выгнал Тимофеева. Но сам факт предложения о влиянии на преступный мир свидетельствовал о высоком в нем авторитете Сильвестра как минимум Красногвардейского района. В Москве тогда заправляла более могущественная и несколько более защищенная судебной практикой другая преступная группировка, с лидерами которой мне также пришлось познакомиться в конце восьмидесятых. Но освобождение из изолятора еще не означало прекращение уголовного дела. Надо было продолжать искать изобличающие Тимофеева доказательства, давать какую-то правовую оценку акции азербайджанцев в отделении милиции. В их действиях могли усматриваться признаки массовых беспорядков, а это уже подследственность следователей прокуратуры. Вместе с прикрепленным к нам представителем МВД России, предварительно посоветовавшись с надзирающим прокурором отдела, я поехал в прокуратуру города Москвы, чтобы обсудить вопрос о соответствующей квалификации деяния. Начальник же управления по надзору за следствием в прокуратуре встретил нас буквально «в штыки»: «Вы что, хотите, чтобы мы на весь мир опозорились?! — примерно так говорил он. — В стране идет перестройка, на нас смотрит весь мир. И вдруг мы заявляем о появлении у нас давно побежденной организованной преступности, массовых беспорядках, для которых просто нет социальной почвы. Вы что, с ума сошли?!»

О передаче уголовного дела в прокуратуру не могло быть и речи. В июле-августе Тимофеева я вызывал еще несколько раз для допросов. В частности — о происхождении крупной суммы изъятых при обыске денег. В соответствии с установленным порядком я в трехдневный срок сдал их в финансовую часть ГУВД. Их дальнейшую судьбу определяет следователь или суд при разрешении дела по существу. Сильвестр особо о них и не переживал, но сказал, что его консультировал кто-то из МВД и уверил, что при прекращении уголовного дела деньги будут возвращены. Я же понимал их преступное происхождение. Тимофеев этот источник категорически отрицал и давал показания о выигрыше денег в карты. Таких показаний было достаточно для обращения их в доход государства. К тому времени действовал свежепринятый то ли Указ Президента СССР, то ли закон о нетрудовых доходах, уже точно не помню. Ими признавались различные подачки сантехникам, незаконные вознаграждения врачей, оплата услуг частных перевозчиков, а также доходы от азартных игр подлежащими изъятию и передаче в государственную казну.

Тимофеев приезжал всегда в спортивном костюме. Один раз я увидел его подъезд к зданию следственного управления. Подъехал на девятке, но в качестве пассажира. Я не придал этому никакого значения, просто спросил, он что, сам управлять не может или прав лишился. Тимофеев как-то отшутился. А вскоре узнал, что пассажиром он был не случайно. По криминальной иерархии ему уже не положено самому управлять автомобилем, статус не позволял. Через год он уже ездил на «Вольво», и это уже был статусный автомобиль лидеров Орехово-Солнцевской группировки. По моей просьбе Сильвестр обучил меня премудростям игры в наперсток, другими словами, обмана партнера. И у меня неплохо получалось. Во всяком случае, мои коллеги следователи в шутку предложили уйти из профессии и перейти на супердоходный наперсточный бизнес. Общаясь с Тимофеевым, я как-то не видел в нем преступника. Это был простой контактный парень и я, по своей наивности, наставлял его прекратить нарушать закон, а то, мол, это может плохо кончиться, искалечить твою судьбу и т. п. Он соглашался, говорил, что, собственно, законопослушный человек и ничего преступного не совершает.

В один из дней июля-августа 1988 г. он при очередном вызове рассказал, как в Управлении БХСС (ныне это УБЭПиПК) через несколько дней после освобождения из ИВС, сотрудники пытались его склонить к показаниям против меня. Заявить, что я якобы освободил его за взятку. Убеждали: «Что, мол, тебе жалко этого мента-следователя, который вас сажает?..» Тимофеев даже назвал фамилию начальника отдела. Ему обещали какое-то покровительство, если он сделает подобное заявление. Но Тимофеев на это не пошел и в подробностях передал мне детали его «обработки» в УБХСС. Через непродолжительное время по работе я встречался с этим начальником и ранее был знаком с ним. На мои вопросы о столь недостойном поведении он уверял, что Сильвестр врет, разве мы могли к такому его склонять и т. д. Но, зная менталитет работников оперативных служб, их готовность за рейтинговые показатели упрятать любого невинного за решетку (отсюда и систематические подкладывания наркотиков, оружия… Ну ладно, это другая тема), я убежден, что Сильвестр говорил правду. В этом смысле у него больше достоинства, чем у многих оперативников, с которыми мне приходилось встречаться.

Сильвестр в декабре 1989 г. в комнате для допросов ИВС на Петровке, 38.

Через два месяца после возбуждения уголовного дела я его прекратил. Снова встретился с Сильвестром через год и четыре-пять месяцев в том же ИВС на Петровке, 38. Вместе с лидерами Солнцевской ОПГ он был задержан 7 декабря 1989 г. по подозрению в вымогательстве. Это был уже опытный, «матерый» представитель криминального мира. Ездил на престижном «Вольво». Но встретил меня довольно добродушно, как старого доброго знакомого. Я снова его сфотографировал, датировав фото в альбоме декабрем 1989 года. Уголовное дело тогда было не в моем производстве, но, поскольку задержано несколько человек, я оказывал помощь следователю. Как мне сообщили позже, несмотря на свой авторитет, в Бутырке, в соответствии со своей очередью, добросовестно мыл полы камеры. Случайно встретившись в следственном коридоре Бутырки, когда его вели на свидание с адвокатом или встречу со следователем, мы поприветствовали друг друга за руки, как старые знакомые.