Общество и власть

Размышления над приговором Буторину

Администратор сайта
criminal.msk.ru
07.02.2014

Одна из тем, которая меня до сих пор волнует, — это формы самоорганизации общества в эпоху крайней слабости государства или его отсутствия вообще. В разных странах эти формы выглядят по-разному. В западных странах общество привыкло к самостоятельности, менее зависимо от государства, а в различных формах (от благотворительных организаций до научных) опирается на некий правовой и моральный устав, выработанный за столетия «Магдебургского права». Совсем иначе дело обстоит у нас. Обратившись к истории России, можно увидеть, что за последнюю тысячу лет (дальше смотреть смысла нет: данные не точны) европейская часть страны почти всегда находилась под чьим-либо авторитарным контролем: сначала разрозненные удельные княжества, а потом единое государство во главе с царем. Краткое заигрывание с демократией в древнем Новгороде, к сожалению (или к счастью?), не стало определяющим для страны. Опыт же демократической революции 1991–93 гг. не знает аналогий в российской истории и грех не воспользоваться плодами наблюдения за ним.

Центральная площадь польского городка Цешина — типичный пример европейского городского самоуправления. В центре площади стоит ратуша, которую окружают (а не расступаются словно в благоговении, как у нас на проспектах) дома. Потому что там общество и есть власть.

Так сложилось, что на протяжении веков вспышки самовластия у нас всегда носили оттенок карикатурности и несерьезности. Стенька Разин, Емельян Пугачев, Лжедмитрий, декабристы – все эти исторические деятели пали от жестокой, карающей руки могучего государства. Балаган… пьяная, распоясавшаяся вольница, обреченная на поражение. Да, был октябрь 1917 года, но тогда большевистская власть мгновенно подхватила скипетр из слабеющих рук самодержавия, став по сути сверхсамодержавием. Произошел не распад государства, а превращение его в более жесткое государство. В августе 1991 года подхватывать власть было некому… Главное, не было столкновения идей и мировоззрений, как в 1917-м. А что было? Была пассивная неудовлетворенность, глухое роптание и смутное желание перемен. Все митинги и демонстрации 1991 года были собраниями оборонительными, а не наступательными. Характерно также, что строить новую капиталистическую жизнь взялись бывшие же теоретики коммунизма и выходцы из «старой» советской номенклатуры. Кажется, что СССР распался как бы изнутри, не выдержав внутреннего противоречия между догмами и реальностью. Новое правительство Ельцина не предложило новоявленным россиянам никакого идеологического замещения коммунистической идеи, кроме постепенного наполнения холодильника, и даже не указало, как далеко можно заходить в средствах достижения этой «цели». По всему выходит, что россияне оказались в уникальной среде стихийных общественных сил, которых не знала видимая история нашей страны. Интеллигенция под грузом образования и воспитания осталась прежней, но молодые люди, позабытые растерявшимися родителями в эпоху перемен, зачастую росли дикой травой. Многие из них прошли войну в Афганистане и, оказавшись, в новых непривычных условиях демократической вольницы вновь потянулись за оружие. О таких, например, повествует до сих пор популярный телесериал «Бандитский Петербург». И вот в этой обстановке стали появляться вожаки, вызывающие уважение своей первобытной силой и самоуверенной наглостью в новых условиях. Неудивительно, что среди лидеров группировок преобладали выходцы силовых направлений спорта – борцы, каратисты, самбисты – и бойцы спецподразделений армии. Но не только молодых людей прельщала грубая, нахрапистая сила. Вспомните, как страна выбирала Путина… Кто только не восхвалялся молодым бодрым чиновником, преувеличивая реальные достоинства и придумывая новые…

Московский Кремль символизирует триумф российской власти, подчеркивает ее приказной, повелительный характер. Вблизи Кремля вы не найдете жилых помещений.

Отношения государства с преступниками всегда напоминали игру в перетягивание каната. При сильном государстве преступником быть невыгодно, поэтому криминалом занимались, в основном, отщепенцы общества, а при слабом — норма определяется уже криминальными понятиями. Расположенная вне формального правового поля новой России группировка Буторина — явление живое, народное, словно воплощенная сказка о Соловье-Разбойнике, но в то же время ужасное в своей ощетинившейся наготе, как будто века цивилизаций прошли где-то мимо. Убийства, расчлененка, бесперебойный конвейер смерти, а в промежутках кровавой вакханалии — щедрые подношения церкви, более напоминающие взятку загробному миру, – таков собирательный образ российского бандитизма. Неужели, таков и есть русский народ без церковно-государственного поводка и приукрашиваний народовольцев? Писатель Бунин вспоминал: «Д. прибавил: „Большевики творят в Ростове ужасающие зверства… Расстреляли шестьсот сестер милосердия…” Ну, если не шестьсот, то все-таки, вероятно, порядочно. Не первый раз нашему христолюбивому мужичку, о котором сами же эти сестры распустили столько легенд, избивать их, насиловать…»

Обычно говорят, что русский человек не способен к работе, ленив и много пьет. В буторинской группировке рядовые бандиты отвечали за свою работу собственной шкурой. И выполняли все действия. Более всего такие взаимоотношения напоминают сталинскую практику сажать за малейшие провинения: опоздания на работу, кража колосков и т. д. Возникает вопрос: а способен ли вообще человек в России работать без понукания и дамоклова меча над головой? Поймите меня правильно, это не наводящие вопросы. Ответов я и сам не знаю. Мне остается недоумевать вместе со всеми.

И еще…